...шел по летнему старому Львову по улице Коперника тощий пацан. Таким он был не от голода, а по пацанской природе. На каменных воротах висела бумажка на листке из школьной тетради. Ничего яркого и особенного. А пацан из любопытства прочел и пошел по указанному адресу... сниматься в кино "Я, Франциск Скорина". Старый Львов должен был изображать средневековый Краков. А средневекового Франциска Скорину должен был изображать двадцатипятилетний Олег Янковский.
А дальше все было как в "Человеке с бульвара Капуцинов" - сплошной монтаж. Мне не было еще 16-ти, т.е. я не мог предъявить паспорт, но добрая тетенька выписала мне на тетрадном листе (НУ, В ШКОЛЕ НАХОДИЛАСЬ БАЗА СЪЕМОЧНОЙ ГРУППЫ) дубликат еще невыданного паспорта - без фотографии и печати... Должен же был тощий пацан получать свои взрослые три рубля за съемочный день!
Из груд средневековых одежд по утрам костюмер извлекал мне то колет, то монашескую рясу. Потом на мою круглую башку клеили то длинноволосый парик, то тонзуру... Бог мой, как смешно должен был выглядеть 15-летний сморчок с бритой лысиной!
И на съемочной площадке "монтаж" проявлялся еще ярче: Олег Иванович, который сам еще не слышал своего отчества из чужих уст, в течение пары недель должен был состариться от искрометного школяра, до получившего от жизни множество ударов зрелого мужчины...
Для тех, кто не в теме, рассказываю, что Франциск (Григорий) Скорина сын Луки из Полоцка в начале 16 века был первопечатником и переводчиком библии на белорусский язык. И вроде бы богоугодное дело человек делал, а книги его сожгли...
Дольше всего мне пришлось быть рядом с Олегом Ивановичем в сценах с сожжением книг на площади перед часовней Боемов. Настоящей и нетронутой на площади осталась только часовня и стена костела Бернардинцев. Современные (начало ХХ века) здания были зашиты фанерными декорациями, виниловой "каменной" кладкой, забрызганы древней грязью из краскопульта. Над всем этим возвышался крохотный макетик башни ратуши, который через камеру оператора комбинированных съемок выглядел КОЛОССАЛЬНО.
На площадь на повозке вывезли два сундука списанных библиотечных книг. Их обложки были старательно закрашены в коричневый цвет - типа, кожанные переплеты. Реквизиторы старательно вклеивали в некоторые из них репринтные копии реальных книг Скорины. Наивные. Они надеялись, что древние шрифты будут видны на нашей паршивой пленке.
(Каюсь. Одну крохотную книжульку я спер на память. Поразительно, но книга оказалась первым в мире романом "Глиняная повозка" - индийская классика - смешная даже в наше время. Чего стоят размышления вора-эстета, который думает о том, какой формы делать пролом в стене ограбляемого дома: круглой, квадратной или в форме кувшина?)
Декораторы никак не могли снять с повозки брезентовый шатер, чтобы книги лучше смотрелись в кадре. Они ругались: "А говорят, что для кино все плохо делают..."
В этот момент появился Олег. После "Щита и меча" его все обожали. А я в тот момент им разочаровался. Он ходил отрешенно по брусчатке, ни на кого не смотрел, ни с кем не разговаривал. Неужели зазнался? Откуда пацану было знать, что молодому парню, у которого глаза светились от любого непроизвольного движения, нужно было сыграть скорбь от сожжения труда его жизни?
Олег встал на колени на львовскую брусчатку, поморщился... Кто-то из съемочной группы подложил ему под колени кусок поролона... Усатый мужик на лошади важно развернул свиток и под барабанную дробь стал читать: "Храня законы святой церкви, за благо почли..."
Со стороны на книги плеснули солярку. Люди с факелами ткнули в огонь в груду бумаги. Огонь полыхнул на несколько метров ввысь... Ассистенты бросили в пламя пачку старой копирки... Черные хлопья взлетели до крыши часовни Боемов, где скорбный Иисус много лет поддерживал плечом свой крест. Жар был невыносимым. Конные воины, окружавшие костер с трудом удерживали животных, которые пятились на статистов и прожектора. Режиссер орал в мегафон:"Воины! Стоять! Вы же - ВОИНЫ!"...
Лишь два человека мужественно остались стоять у костра. Первый - барабанщик, у которого от жара размяк и порвался синтетический ремень, поддерживавший большой барабан. Вторым был скорбный коленоприклоненный Франциск Скорина.
Я часто вспоминаю эти эпизоды. А в день шестидесятипятилетия Олега Ивановича хотелось бы напомнить об этих днях и ему. Держитесь, дорогой. Вы умеете быть мужественным.